Предложение председателя Синодального отдела по взаимодействию церкви и общества при РПЦ МП протоиерея Всеволода Чаплина перевести «устарелый» язык церкви на язык «клипа, лозунга, поступка, примера», предлагает обществу новый рецепт воцерковления –церковную модернизацию. Отчаявшись достучаться до народа не только традиционными, но и добровольно-принудительными способами (в Москве и Московской области только 23,4% родителей учащихся выбрали «Основы православной культуры»), церковные аналитики и политтехнологи все чаще говорят о необходимости использования нестандартных тенденций в работе с имеющимися и потенциальными прихожанами. Ползучая русификация литургических текстов, показы православной моды, «духовные» рок-концерты, «православные» дискотеки, «крестные ходы» с участием брутальных байкеров и их полуобнаженных подруг – вот лишь некоторые инструменты из обновленного арсенала Русской Православной Церкви.
Вдогонку за народом
Всеволод Чаплин. Фото: er.ru
Сторонники модернизации церковного языка (языка богослужения, проповеди, обряда) часто указывают на опыт католической церкви, которая со Второго Ватиканского собора вступила в эпоху так называемого «aggiornamento» (обновления). Аджорнаменто коснулось всех сторон церковной жизни – от перевода богослужения на национальные языки и его сокращения до «антропоцентрических нот» в документе «Gaudium et spes».
Второй Ватиканский собор (1962–1965 гг.) проходил в годы большого религиозного подъема послевоенной Европы, и руководство католической церкви видимо решило использовать этот момент для того, чтобы провести крупномасштабную литургическую и богословскую реформу. «Обновление», однако, стало причиной жестокого разочарования. Методы «приближения Церкви к человеку» возымели обратный эффект. Широкомасштабная церковная адаптация, подобно сильному обезболивающему, привела к параличу религиозных чувств. Сокращенная и рафинированная месса, упразднение части церемониалов и обрядов десакрализовали богослужение. Традиционный для католической церкви культ подвижничества был подорван отменой соблюдения постов. Священники, играющие в футбол, синтезаторы и барабаны в храмах стали обычным делом. Обозреватели, в том числе и не католические, с ужасом писали: «Церковь, которая от века вела за собой народ, отныне побежала вслед за ним».
Аджорнаменто в конечном счете привело к значительному ущербу: посещаемость храмов стала неуклонно снижаться, многие церкви и монастыри вообще были закрыты, возник острый дефицит кадров священнослужителей. Реакцией на модернизацию стал исход части «остывших» верующих в другие, еще более модернизированные религиозные сообщества, а также консервативная реакция, проявившаяся в виде лефевристского раскола. Постепенно раны затянулись, но двусмысленность миссионерского модернизма осталась.
Нынешнее руководство католической церкви, похоже, начинает осознавать перегибы Второго Ватиканского собора. Заявления и общественно-политические шаги Бенедикта XVI заметно более консервативны, нежели у его предшественников. Он жестко пресек дискуссию о легализации женского священства и однополых браков. Наметились пути примирения с раскольниками-лефевристами. В свое программной статье «Старый обряд в католической церкви» понтифик однозначно выступает за возрождение старинных форм богослужения. Католики постепенно сами отказываются от «аджорнаменто».
На путях русского церковного «обновления»
Фото: santanych.livejournal.com
В этой же плоскости можно рассматривать литургические эксперименты 20-30-годов XX века в российской синодальной церкви. Известный епископ того времени Антонин Грановский ((1865—1927) создал несколько вариантов модернизации богорслужения. Еще в своих дореволюционных публикациях он яростно набрасывался на богослужебные традиции церкви, призывая снести иконостасы и открыть алтари. «Хватит прятать там зонтики и калоши», - восклицал Антонин, - «пустите людей ко Христу». С падениям царизма, епископ Антонин употребил всю свою творческую энергию, чтобы сделать церковное богослужение «ближе к людям». Литургический престол собора Заиконоспасского монастыря был изнесен из алтаря на солею, а затем вовсе был поставлен на середину храма. Своих противников Антонин называл представителями «закостенелого, отупевшего, омеханизировавшегося, выдохшегося поповства...». Причастие Антонин преподавал мирянам сахарными щипцами прямо в руки «во избежание заразы». Однако «народные» эксперименты Грановского не были приняты самим народом. Даже ревностные сторонники церковного обновления, вскоре отшатнувшись от него.
Грановский и другие обновленцы сделали огромную ошибку. Думая, что приближают богослужение к народу, они, на деле, совершили подмену доселе табуированной для прикосновения церковной символики и допустили вульгаризацию христианства. Стараясь сделать понятным и доступным христианское таинство, они профанировали обряд, сорвали покров его тайны. Вместо тысячелетних традиций христианской гимнографии, эортологии и гомилетики обновленцы предложили русифицированный комикс и пошлую, не представляющую в глаза верующих мистической тайны и ценности, «понятность». Движение обновления в российской синодальной церкви, таким образом, лишь усилило исход людей из церкви и ее десакрализацию.
Подобным же образом закончились и обновленческие эксперименты 90-х годов XX века проводимые известным священником Георгием Кочетковым. Тогда на реформатора-обновленца ополчились московские консервативные священники («шпиллеровцы») и организовали его маргинализацию, а затем и полное забвение.
От обновления до реформации
Неизбежность десакрализации традиционной религии в ходе миссионерства модернизационного типа убедительно подтверждена историей российского протестантизма. В отличие от западных деноминаций, возникших на волне протеста против официальной католической церкви, многие протестантские секты России выросли прямо из государственного православия. Его реформированное патр. Никоном и императором Петром богословие позволяло рассматривать традицию и церковный обряд как некий субъективный, не связанный с внутренним содержанием феномен. Известный историк В.О. Ключевский в монументальном труде «Курс русской истории» с симпатией выразил формулу этого нового богословия: «Со временем, когда-нибудь, эти накладки (традиционные формы религии) и станут излишними, когда человеческий дух, путем дальнейшего совершенствования освободит свое религиозное чувство от влияния внешних впечатлений и от самой потребности в них, будет молиться «духом и истиной»[1].
Фото: santanych.livejournal.com
И действительно, в течение 19 века сотни тысяч граждан Российской империи стали отказываться от «закоснелого обрядоверия» и «ритуальной скорлупы». Словно на дрожжах стали расти многочисленные секты. Устав от казенных «крещений», «венчаний», «маханий кадилами», возжиганий старомодных подсвечников и прочей обрядности, россияне стали валить толпой в религиозные сообщества, где без всяких внешних «накладок» можно было молиться в «духе и истине». Штундисты и баптисты предлагали незамутненный преданиями старцев Новый Завет; толстовцы, сютаевцы и духоборы – евангельские истины без обрядов и ритуалов; хлысты и скакуны – сошествие Святаго Духа без елеопомазаний, кадильниц и прочей церковной бутафории.
Российский протестантизм XIX века имел очень важную особенность, отличающую его от западного движения реформации. В отличие от европейского протестантизма категорично порвавшего с католической церковью, отечественные сектанты долгое время считали возможным посещение храмов господствующей церкви. Как показали следственные процессы проведенные полицией по таким делам, большинство сектантов спокойно посещали православные церкви, поскольку считали проводимые там обряды «делом внешним», к существу их духовной жизни не относящимся. Органам синодального миссионерства и полиции пришлось даже выпускать специальные инструкции, в которых рекомендовалось ставить на особую заметку часто исповедующихся, причащающихся и регулярно посещающих церковные службы лиц: «Считая посещение православных храмов и участие в таинствах Православной церкви делом безразличным, они, однако, не только не воспрещают, но даже советуют наружно принадлежать к Православной церкви и оказывать усердие в храмах. Поэтому хлысты почти всегда первыми являются на церковные богослужения». Уже в XX веке в годы расцвета обновленческого движения баптисты нередко служили в бывших православных храмах по причине бегства оттуда более консервативных прихожан.
Таким образом, несмотря на важную разницу в развитии протестантизма на Западе (категорическое отрицание официальной Церкви) и в России (сочетание сектантских практик с официальными церковными обрядами) у них наблюдается важное тождество – модернизация осуществляется через радикальное отвержение традиции. Проблема в том, что в России такое отвержение невозможно в рамках институализованной церкви.
Миссионерский зуд
Почему традиционные церкви, такие как католическая или церкви восточного обряда (православные) не добились успеха в модернизации религии, а протестанты смогли? Потому что последние решительно и бесповоротно порвали с отягощающим их тысячелетним церковным наследием. Над ними не висел дамоклов меч Вселенских соборов, сочинений отцов Церкви, папских декреталий или многовековой опыт христианской апологетики и аскетики. Члены протестантских деноминаций следовали за авторитетом проповедника, основываясь на его энтузиазме, слушая свои эмоции, понятные чувства и привычные желания. Первые вожди реформации отвергая католическое богословие еще использовали сухой схоластический язык, однако уже их последователи приступили к активной модернизации религии, её образов и знаков. Протестантское богослужение зависело не от качества книжных переводов и литургического синтаксиса, а от вкуса, харизмы и национальности очередного проповедника. В моленных домах постепенно стал звучать спиричуэл, а затем ритм-н-блюз, соул, религиозный рэп.
Модернизация западного христианства стала развиваться в геометрической прогрессии, подобно цепной реакции расщепления ядра. Запад прошел стадию социального модерна параллельно с религиозным. Различия в учениях протестантов становились всё более тонкими и причудливыми, увеличивая количество деноминаций и их ответвлений. Большое влияние на историю современного протестантизма оказали национальные теории и культуры, научный прогресс, феминизм, теория гендерного равноправия, рационалистические и футуристические концепты. И это позволило адптироваться к современному миру, создав уже религиозный постмодерн. Кстати, если говорить об адаптации, то нелишне вспомнить, что синкретическая религия Вуду, которую многие принимают за сатанизм, на самом деле стала плодом адаптации христианства и верований гаитянских черных рабов. Реформированные церкви Европы и США уже в конце XX- начала XXI века благословили женское священство и гомосексуальные браки. А некоторые религиозные сообщества, такие как муниты, мормоны, саентологи, раэлиты и вовсе распрощались с христианством и мировоззренчески и формально.
Проблема в том, что религиозные конфессии базирующиеся на длительной исторической традиции, с развитым богословием и церковным правом вступая на путь модернизации, неизбежно платят дорогую цену: теряют своих сторонников, испытывают серьезные потрясения и расколы, десакрализуются в глазах не только своих чад, но посторонних. Расслабив символический язык и обрядность, они в погоне за народом постепенно приходят к необходимости смены языкового и культурного облика вообще. Но профанные способы общения с прихожанами и обществом не только не увеличивают число адептов, но, наоборот, гасят религиозный энтузиазм. Отказавшись от эксклюзивного, традиционного, проверенного веками «ноу-хау», религиозные сообщества оказываются на общественном базаре, где их «осовремененный» товар лежит на одном прилавке с сотнями других брендов и вряд ли выигрывает на их фоне.
[1] Ключевский В. О. Курс русской истории//Сочинения.– М.1988. Том 3.– Стр. 273.
